_*Книга Сиднея Минца «Сладость и власть» (1985) стала для меня важной вехой потому, что автор взял на себя смелость рассмотреть капитализм как культурную экономику. В этой книге антропология находится в центре истории в двух ипостасях: во-первых, в качестве академической научной дисциплины, какой мы ее знаем и любим, а во-вторых, в виде того, что можно назвать нативной антропологией западного общества, туземных представлений о бытии человека, которые на определенном историческом этапе дали сладости ее экономическую функциональность. Об этой нативной Западной антропологии я и хотел бы поговорить в этой статье в связи с классической книгой Минца и в связи с антропологией как научной дисциплиной. С одной стороны, я хочу дополнить аргумент «Сладости и власти» более глубоким разбором некоторых аспектов туземной антропологии. Мы увидим, что требуются определенные специфически западные идеи о человечестве, обществе и природе, чтобы придти к печальной тропе, что жизнь – это поиск удовлетворения, которое в свою очередь заключается в облегчении наших болей. С другой стороны, я постараюсь показать, что эти космические понятия не начались и не кончились в эпоху Просвещения. Они являются нативными культурными структурами – исключительно древними – и до сих пор живут в академической антропологии, а равно в западных общественных науках, сбивая с толку наши попытки понять другие народы.
_*Мой аргумент, посвященный определенным иудо-христианским догмам человеческого несовершенства, можно назвать «археологией» основного течения дискурса общественных наук. Было бы приятно думать о нем, как о сове Минервы, пролетающей на закате интеллектуальной эры. Однако его организация больше похожа на полет постмодернистского коршуна, движущегося все более сжимающимися герменевтическими кругами, пока... Упоминание о Минерве не должно рассматриваться как заявка на глубокое знание. Хотя я и пролетел над огромным континентом западной учености, но лишь в качестве антропологического туриста, собирающего интеллектуальную генеалогию здесь, фрагмент академического фольклора там, производя лишь самую поверхностную инспекцию великих философских монументов. Как большинство туристов, я, несомненно, систематически предстаю дураком. Не только представление основных идей всегда схематично, обычно личностно и, возможно, неверно, но также недостаточное внимание уделено альтернативным традициям, без которых это эссе не могло быть написано. Далее идут другие необходимые извинения: я рассматриваю далеко не все премизы нативной антропологии, которые до сих пор в моде в качестве науки, а только те, которые имеют отношение к «Сладости и власти». Я не даю адекватной экономической и политической истории обсуждаемых идей и традиций. Я не доказываю, что они неадекватны, или, как я сам полагаю, ужасны при изучении незападных обществ. И, наконец, я говорю о писателях-мужчинах, которые сами писали о мужчинах и для мужчин. Однако, принимая во внимание, что именно они говорили о «человечестве», Вы вряд ли захотите подставить «ее» вместо «его», или даже написать «он или она».