*  — Чем же питаетесь?

* — Что было, распродали, у меня две коровы было — за ничто пошли, теперь в миру побираемся. Мало подают — сам знаешь, какой нынче год.

* — Вы бы в город, в земскую управу сходили.

* — Ходила я. Вышел начальник, книгу вынес: ты, говорит, здесь с детьми записана, только у нас денег нет, не из своего же жалованья нам давать и мировым судьям жалованья платить нечем. Нет, говорит, в управе денег. Что нам делать? Посоветуй ты нам.

* Я посоветовал отправиться к губернатору. И что же можно еще посо­ветовать? Кто же может помочь, кроме начальства? В миру только «ку­сочки» подают, но куда же она денет детей, чтобы итти за кусочками?

* Начальство и холсты выбирает, начальство и капусту сушит, начальство и солдаткам поможет. Что же мы можем сделать без начальства?

* Михей привез со станции известие, что Сулеймана — в этот раз за-правду Сулеймана — разбили. ¹² В газетах еще ничего нет, а слух уже есть.

* Дочь моя приехала из Петербурга и привезла карточку Гурко, большого формата. Все пришли смотреть. «Ишь какой большой, — замечает Иван, который, разумеется, не верит, что Гурко переодетый Черняев, — его нужно рядом с Скобелевым на стену повесить, пусть двое повыше будут». У нас в столовой на стене прибиты карточки всех героев и вождей ны­нешней войны и рядом царские манифесты.

* Сегодня метель, вьюга, так и несет. Мать Митрофана, родная мать, та, которую он просил в письме, чтобы она молила Господа Бога об нем, потому что материнская молитва помогает весьма, побираясь по миру, за­брела и к нам, мы, по обычаю, тоже подаем кусочки.

* Мирская помощь кусочками — право, отличная помощь. По крайней мере, тут не спрашивают: кто? что? зачем? почему? как спрашивают в благотворительных комитетах. Подают «всем», молча, ничего не спраши­вая, не залезая в душу. Надета холщовая сума, — значит, по миру по­бираются, хозяйка режет кусочек и подает. Если бы не было мирской помощи кусочками, то многие солдатки давно бы с голоду померли. Когда еще выйдет пособие, а есть нужно.

* Митрофанова матка, узнав от Ивана-старосты, что получено от Мит­рофана письмо, что он жив, заплакала, обрадовалась: «Не знала, — го­ворит, — за здравие или за упокой поминать» и заявила, что хотела бы послать сыну рубль, только при ней нет, в деревню же за десять верст теперь, в метель, итти далеко. Иван ее успокоил и обещал послать свой рубль.

* Вечером Иван принес мне рубль и просил послать Митрофану от матери. Через неделю Митрофанова матка опять пришла в «кусочки» и принесла Ивану долг — рубль. Чтобы добыть этот рубль, она продала холстину.

* Вспомните Некрасова.

* Одни я в мире подсмотрел

* Святые, искренние слезы —

* То слезы бедных матерей:

* Им не забыть своих детей,

* Погибших на кровавой ниве. ¹³

* Шипкинскую армию Скобелев взял! ¹⁴ Гурко-Черняев взял Филиппо-поль! ¹⁵

* Сегодня Михей привез газеты! Мир! Мы тотчас же подняли флаг.

* Все спрашивают, что значит флаг? — Мир! — Ну, слава тебе Госпо­ди! — крестится каждый. — А Костиполь взяли наши? ¹⁶ — Нет. — Не­доумение на лице. — А много наши турецкой земли забрали? — Много. — Третью часть забрали?.. — Больше. — Ну, слава тебе Господи!

* За здравие Скобелева подавали. Поп не принимает, имя, говорит, скажи.

* — Михаил, Михаил Дмитриевич.

* Разнесся слух, что безземельных будут на турецкую землю переселять. У меня два мальчика служат: Михей и Матвей. Оба безземельные, не­законнорожденные. Матвей — по черной работе ходит зимой на скотном дворе, летом на полевой работе. Михей в доме прислуживает. Когда раз­несся слух, что безземельных будут на турецкую землю переселять, говорю Михею: вот, Михей, посадят тебя на землю, а ты ни косить, ни пахать не умеешь. Матвей-то умеет, а ты нет. — Ничего, говорит, и там, в Турции, господа будут, и там прислуга нужна будет.

* Вот он, практический русский ум!

* И Михей не боится, что его, безземельного, в турецкую землю пере­селят, потому что и там «господа будут», а Матвей боится, не хочет, потому что в турецкой земле «на волах пашут»...

* Мир!

* Давно уже собирался писать вам. Последующее, большею частию, на­писано еще осенью прошлого, 1876 года, но я все не решался послать. Не такое время было. А теперь примите, и если что переписал или не дописал, не кляните.

*  ...Декабрь 1876 года... Конечно, мы и теперь занимаемся все тем же, чем и прежде: молотим хлеб, мнем лен, кормим скот, а все-таки не то. «Оно тоё, — говорит, почесываясь, наш смоленский мужик, — оно тоё, да не!» Прежде, бывало, холмогорская телка сама по себе представляла интерес, я радовался, что она здорова, хорошо ест, хорошо растет, любо­вался, как она пережевывает жвачку и маячит хвостом. А теперь, что мне телка! Все так же я ее ласкаю, кормлю хлебом, но в тот момент, когда я чешу за ухом протянутую ко мне красивую белую голову, мысли мои далеко.

* Бывало, приняв поутру смятый за ночь лен, я иду в дом, закусываю, потом иду смотреть, как бабы новый овин льну насаживают, потом иду на скотный двор, потом обедаю, отдыхаю. А теперь совсем не то пошло.

* Придешь домой после приемки льна, чтобы закусить, да на скотный двор... Нет. Не терпит душа.

* — А что, Колька, не поехать ли нам покататься? — спрашиваю я у своего маленького сына.

* Колька начинает визжать и прыгать от радости.

* — Поедем. Сегодня погода хорошая, да и жеребчика нужно проездить.

* Через несколько минут подают жеребчика, мы едем кататься и всякий раз непременно заезжаем в соседний кабачок. И я, и Колька очень любим этот кабачок. Колька — потому что в кабачке продавали баранки и кон­феты, я — потому что в кабачке всегда можно было услыхать самые свежие политические новости, именно самые свежие политические новос­ти, хотя в кабачке никаких газет не получалось. К сожалению, кабачок этот в нынешнем году закрылся и причиной этого опять-таки была война, которая так взбудоражила нашу тихую до того времени однообразную жизнь с ее исключительно хозяйственными интересами.

* Кабачок помещался на земле соседнего владельца — дворянина, у ко­торого на 90 десятинах принадлежащей ему земли ничего, кроме этого кабачка, не было. Сам владелец служил на железной дороге старшим ремонтным рабочим, земля пустовала, а кабачок держал бессрочно-отпуск­ной уланский вахмистр, который с женой жил и торговал тут. Вахмистра, точно так же, как и моего гуменщика Федосеича, несколько раз призывали на службу, хватали по ночам, возили в город, но всегда отпускали по ненадобности. Хотя вахмистр в конце концов остался дома, но, додержав патент до конца года, должен был прикрыть свою торговлю, потому что брать патент при таких обстоятельствах было невозможно, да и кредита, необходимого для торговли, не могло быть. Прикрыв кабачок, он поселился в деревне у родственников и жил, как Фролченок, со дня на день поджидая, что не сегодня-завтра его возьмут и отправят куда-нибудь под Каре или Плевну.

[««]   А.Н. Энгельгардт "12 писем из деревни"   [»»]

Главная страница | Информация